Продолжаю. Зима - сезон обморожений...
Зима - сезон обморожений,
Обросших выбритых голов
И хаотических брожений
Между кроватей и столов...
Распиханные по двум палатам, они живут отдельным лагерем. этих девчонок легко узнать по сизому пуху вместо волом и по испитым лицам. Они приходят сюда отдыхать по протекции батюшки, который, устав их видеть каждый день при входе в церковь, командирует целыми партиями в больницу. На улице мороз, люди больны и врачи не могут отказать. Здесь их первым делом моют и стригут, как паршивых овец, одевают в чистое и сухое, кормят и укладывают на казённое, но чистое бельё. Перевязывают, лечат. Они тут же разживаются журнальчиками, романчиками, выпивкой и сигаретами. Система отлажена до совершенства, каждая новоприбывшая уже знает, кого и как можно послать в город за водкой и где стрельнуть денег на пачку явы. Через неделю они отъедаются, отогреваются и начинают отличаться друг от друга. Появляются лица. Каждая обретает возраст: тридцать-сорок, редко когда шестьдесят. Каждая обретает голос. Начинаешь наблюдать за ними - и к своему стыду удивляешься всякий раз проблескам характера, ума, доброты в этих женщинах. Мы научились смотреть на них как на бездомных собак, они так же непонятны нам с их жизнью, порядками, законами, как какая-нибудь животная стая. А мы кажемся им не менее же дикими и далёкими. Одна из моих соседок лежала в бездомной палате, она успела пересказать несколько историй, слышанных из первых уст. Вперемежку: истории жизни, уличные законы, уличные притчи и сказки, бытовые подробности. Например, она долго рассказывала о том, какая жизнь кипит на больших помойках: люди там спят в больших ящиках или картонных коробках, едят просрочившиеся товарами, которые туда свозят партиями из магазинов, кое-что из этого даже перепродают. Как мафиози или рыночные торгаши, бомжи делят между собой территорию: каждый побирается строго на своём углу и рыскает только на своей помойке, деньги сдают барону, который по своему усмотрению отстёгивает процент на водку и обеспечивает крышу и видимость заботы. Ха места, особенно при церквях, идёт страшная драка, с разборками, скандалами, чуть ли не убийствами. Уличные армии разных районов делят между собой город, по которому мы, как послушное быдло, шатаемся, ничего не подозревая. После больницы большинство этих женщин возвращается обратно на улицу. В Москве ни у кого дома нет. У некоторых дома нет вообще. Интересно наблюдать за ними, когда они так близко: всё-таки больница равняет не хуже армейской шеренги. Они читают, шутят, катают друг друга на колясках в туалет, где устраивают тошнотворные яво-курильни. Они держатся особняком, но при этом с ними можно общаться. Они с трепетом и страхом относятся к врачам. Когда из домашнего парника попадаешь в такое разношёрстное общество, как-то сразу удивляешься тому, сколько вокруг других людей, других жизней, других историй, и как страшно и в то же время заманчиво это выглядит со стороны, чувствуешь себя учёным, пытающимся разгадать таинственную жизнь муравейника или пчелиного улея: любопытно и страшно, и немного к своему стыду брезгливо. Моя соседка успела подружиться с одной из женщин, они ходили друг к другу в гости, я же пресекла сразу все попытки завязать со мной разговор - из страха. Я не жалею об этом, потому что понимаю, что вряд ли смогла бы с ними о чём-то говорить. Для бабушек в экспедиции я могу быть достаточно простой, чтобы со мной можно было общаться. Для них - нет. В любом случае, такое соседство - интересный опыт, хотя думаю, что, столкнись смы на улице, я бы не узнала никого, а узнав, не подала бы виду. За них не поручусь.
В основном эти бродяги - пьяницы, но говорили, что среди них есть и наркоманы. Для моих соседок по палате это какие-то мифические люди. Слово "наркоман" произносится не иначе как полушёпотом с трагическим придыханием и шлейфом охов-вздохов. до моего прихода в нашей палате лежала девушка-наркоманка, которая ждала ребёнка. На третий день из-за начинающейся ломки она сбежала из больницы в чём была: в тапочках и пижаме. Это было такое яркое впечатление для всех, что разговоры на эту тему не иссякали. Самый драматический эпизод в рассказе о несчастной мамаше - её светлеющее лицо при упоминании о будущем ребёнке. "А ведь видно, что человек, что не совсем ещё..." - так завершалась эта грустная история. И дальше - о вреде наркотиков и - шёпотом - о том, что в соседней палате двое сидят на игле. Вот уж не думала, что когда-нибудь придётся вот так вплотную познакомиться. После всего этого я со смешанным чувством жалости и сочувствия думаю о врачах.
Впрочем, есть и светлые личности, о которых завтра.